В 1992 году по благословению патриарха Алексия II, я, тогда диакон, закончив порученное мне создание паломнической службы Валаамского монастыря, перешёл из этого монастыря в Санкт-Петербургскую епархию, которой управлял тогда митрополит Иоанн. Он определил меня диаконом в Троицкий Измайловский собор. Когда-то в нём венчались мои дедушка и бабушка. Теперь, помимо общего разорения, в соборе не было стёкол в верхних окнах. Температура воздуха не превышала наружную. На Богоявление на престол сел белый голубь, и это не было видением: они свободно летали по собору. Вознаграждения за службу хватало на 2-3 дня пропитания. Пришлось вернуться в Политехнический институт, где я до перехода на церковную службу работал преподавателем кафедры иностранных языков. Приняли меня коллеги по кафедре с усмешкой над «социальной защищённостью священнослужителей». За Церковь было обидно. Митрополит Иоанн благословил такое совмещение, оно является каноничным, когда епископ не может обеспечить содержание клирика. Настоятель собора протоиерей Сергий Чевяга, человек добрый, мягкий и снисходительный, тоже не возражал, а считаться с моим расписанием в институте не собирался, как, впрочем, и беспокоиться о том, на что я живу. В этом смысле совпадение экзамена, который я должен был принимать в институте, со службой в соборе на второй день Рождества Христова запомнилось надолго. Стоял вопрос о том, чтобы не лишиться места и тут, и там одновременно, ибо должен я был быть одновременно и тут, и там.
Осенью 1992 г. меня нашли несколько прихожан Валаамского подворья. У них составилась община, добивавшаяся возвращения церкви иконы Божией Матери «Всех Скорбящих Радость» на Шпалерной улице, имелись учредительные документы, а меня они знали по служению и организационной работе на Валаамском подворье в 1991-1992 годах. Предложили возглавить их общину с перспективой стать настоятелем церкви на Шпалерной. Я согласился. Митрополит Иоанн тоже согласился с такой перспективой и рукоположил меня во пресвитера в Князь-Владимирском соборе в день памяти Новомучеников и исповедников Российских 7 февраля 1993 г. с назначением настоятелем Шпалерной церкви.
После этого выяснилось, что Всероссийское Общество Охраны памятников Истории и Культуры (ВООПИиК), занимавшее тогда здание на Шпалерной 35А и сдававшее его помещение под репетиции коммерческого хора, — совсем не собирается не только съезжать, но и пускать в храм «мракобесов», то есть, настоятеля и первых прихожан. Все юридические действия с нашей стороны совершались вовремя и правильно. Однако властные структуры воспринимали священника как предпринимателя нового типа и ставили соответствующие требования. Ясно, что удовлетворить их было нечем, а потому дело тянулось в общей сложности до конца 1995 г. Клирики других храмов спрашивали меня, какой собор меня поддерживает. Я отвечал, что собор Новомучеников. «И как же вы тогда живёте?» — удивлялись они и прибавляли: «Не отдадут никогда!». В то, что отдадут, кроме меня очень мало кто верил. Служил я тем временем на Валаамском подворье и иногда в самом Спасо-Преображенском Валаамском монастыре. Молебны о возвращении храма совершались на проспекте Чернышевского за алтарём, при этом внутри церкви хор Корнева репетировал коммерческие херувимские песни. Власти меня понуждали согласиться на постоянное совместное использование здания и под богослужения, и под культурные программы. Я отказывался, потому что считал такое совмещение кощунством и уничижением веры. Митрополит Иоанн меня в такой позиции поддерживал. «Дают они нам … дулю!» — говорил он мне о возвращении храмов.
В 1995 году весной стало ясно, что к концу года можно было ожидать возвращения храма, начались молебны внутри его. Из земных заступников должен упомянуть княгиню Леониду Георгиевну Багратион-Мухранскую, супругу великого князя Владимира Кирилловича Романова. Она посочувствовала нашей скорби и замолвила слово перед мэром Санкт-Петербурга г. Собчаком, который был тогда внимателен к аристократии.
Когда храм только открывается, все его расходы: хор, лавка, охрана, отопление – начинаются сразу, а прихожане собираются не сразу, доходы отстают. Следовательно, нужны первоначальный капитал или кредит. Кредит можно было взять только под залог бессмертия души. Кредит не взяли. Я нанялся начальником паломнической службы Валаамского монастыря по договору на навигацию 1995 г. Игумен этого монастыря архимандрит Панкратий, ныне епископ Троицкий, отнёсся, с большим сочувствием, приглашал возвращаться в монастырь навсегда, потому что был доволен созданной мной паломнической службой и налаженными в 1990-1991 гг. отношениями с турфирмами. Была назначена достойная зарплата. Она и послужила первоначальным капиталом.
Прежде ВООПИиКа в церкви была столовая НКВД. Обе организации кое-как поддерживали состояние здания. Это не были руины, как часто бывает, а просто обезображенное переделками и запущенное под конец советского периода нежилое помещение. ВООПИиК правда успел перед передачей здания вывезти дорогую люстру, воссозданную специально для этой церкви. Её перевесили в Смольный собор. Но главное, что служить можно было начинать сразу.
Митрополит Иоанн относился к восстановлению богослужебной и приходской жизни с тёплым вниманием. По любому вопросу ему можно было позвонить лично в резиденцию на Каменном острове. Конечно, понапрасну я его не беспокоил. За 2 недели до своей смерти он надписал для нашей церкви антиминс, который я при надписании держал для него своими руками. Он обещал помочь с утварью и сосудами на первое обзаведение. Через две недели звоню митрополиту Иоанну узнать готово ли обещанное. Отвечает келейница и личный секретарь Анна Степановна: «Владыка вчера умер. Но он всё приготовил, что обещал. Приезжайте и забирайте».
Вопроса о том, каким должно быть богослужение в возрождаемом приходе, передо мной не стояло.
С конца 70-ых и до начала 90-ых годов я был прихожанином ленинградских соборов: поначалу более всего Троицкого Александро-Невского, под конец — Спасо-Преображенского. Партесное пение и сокращённое богослужение в них мне нравились, воспринимались как нечто естественное, нормативное и безальтернативное.
За время службы в Валаамском монастыре я познакомился с валаамским и знаменным распевами, восстановленными в богослужении обители преимущественно усилиями иеродиакона Виссариона (ныне схиигумен Варахиил (Эрлих) и послушника Павла (иеромонах Александр (Фаут). В качестве зачастую единственного диакона я прослужил на Валааме с мая по октябрь 1991 г. все всенощные бдения. Служба начиналась в полночь, шла без каких бы то ни было сокращений и перерывов; литургия заканчивалась около 9 часов утра. Приходилось служить и в скитах. Там вечерня совершалась с вечера и сопровождалась повечерием и молитвенным правилом. Утром были правило, полунощница, утреня, часы и литургия; всё без сокращений. Видя, как меня вдохновляет такое богослужение, монастырские братия говорили мне: «Раз ты это понимаешь и любишь, и не жалеешь на это сил, значит, ты наш, тебе осталось только постриг принять».
На Валаамском подворье службы тоже были по большей части полноуставными. Это не только не отталкивало прихожан, а наоборот привлекало, особенно в сочетании со внимательной исповедью во время всенощного бдения. Учитывая, что ядро прихода вышло из монастырского подворья, я решил служить по полной.
В церкви на Шпалерной в субботу вечером совершалась панихида и с 17 часов великая вечерня. За ней малое повечерие с трёхканонником, акафистом и правилом ко причащению. В это время шла исповедь. Иного способа сочетать внимательную исповедь с богослужением я не придумал.
Случайные «захожане» в храм потоками не забредали. Приходили по одному, с каждым подолгу разговаривал, учил исповедоваться и молиться, только после этого человек оставался. Иногда крестил после индивидуальной подготовки полным погружением.
Надо сказать, что храм на Шпалерной, хотя и стоит недалеко от станции метро «Чернышевская» (около 600 м), не особенно благоприятно расположен в отношении собирания прихода. Он стоит в квартале, где почти все здания – административные, а немногие жилые населены в советское время теми, кто был идейно совместим с соседним зданием УКГБ ЛО по адресу Литейный проспект, 4. Застройка и заселение близлежащих кварталов «новыми богатыми» начались лишь в самом конце моего служения на Шпалерной. Кроме того, в 1 км находится незакрывавшийся Спасо-Преображенский собор. Традиционно немногочисленные жители окрестностей, если были православными, то ходили в этот собор, как некогда и я сам. Оттуда к нам перешли от силы 2-3 человека. Ждать, что сами придут множество людей из соседних домов, — не приходилось. Поэтому расчёт в собирании прихода был на тех, кто только теперь обращается ко Христу. Мы могли предложить личное внимание, полное богослужение и каноническую дисциплину: я лично хорошо знал жизнь каждого из прихожан-причастников. Те, кто хотел жить как все, а причащаться как христиане, — у нас не оставались.
В воскресенье мы начинали с полунощницы, затем несокращённая утреня с библейскими песнями, часы и литургия, всё по главе 7 Типикона о малых обителях и приходских храмах. Пока чтецы и певцы не научились, мы начинали в 6 часов утра и заканчивали в половине двенадцатого. Впоследствии утреню немного сократили, вычитывая из неё сокращённые каноны накануне на повечерии. Тогда получалось с 7 до 11.30. На полунощнице бывало обычно несколько человек, в пост побольше. Все старались успеть к полиелею на утреню, и даже наименее ревностные попадали на великое славословие и помазание елеем на первом часе.
Накануне двунадесятых праздников служилось полное всенощное бдение продолжительностью обычно 4 часа с четвертью, а в самый день – литургия рано утром. В Великий пост тоже не сокращали. Начинали с полунощницы, вечерня с литургией Преждеосвященных Даров приходилась на полуденное время или служилась отдельно вечером. В этом последнем случае причащались только те, кто постился от полуночи и приходил на службу утром. Таких бывало по 45 человек.
Литургий в неделю обычно бывало две, вторая на какой-нибудь праздник с полиелеем. В среду вечером служили молебен с акафистом и каноном у иконы Божией матери «Всех Скорбящих Радость».
От начала (1995) и до конца (2003) я был единственным священником. Иногда, в среднем 1 раз в год, случае болезни или отпуска я обращался за помощью к благочинному Центрального округа настоятелю Князь-Владимирского собора протоиерею Владимиру Сорокину, и он любезно присылал священника из этого собора на замену. В праздники иногда по просьбе прихожан служил «без приготовления» диакон Александр Смирнов, по профессии дирижёр народного хора. После нашей ночной службы на Рождество или на Пасху он успевал к штатному своему месту в Красное Село. Принять его в клир нашего храма мы не успели.
Постоянным чтецом – на все несокращённые кафисмы и библейские песни – был Владимир Николаевич Прусаков, отец семерых детей, из них 4 родились в эти годы и крещены на Шпалерной. Периодически появлялись и другие чтецы из мирян, но не надолго. Пономарь Александр Николаевич Суслов, отец шестерых детей – из них 4 «шпалерных», сочетал своё служение с работой в епархиальной пекарне или на Кировском заводе. Оба эти подвижника служили безвозмездно или почти безвозмездно. Пели поначалу певцы из Валаамского монастыря, а под конец певицы, подготовленные регентом Анной Ревуновой, выпускницей Санкт-Петербургской консерватории по отделению древнерусской музыкальной культуры. Сочетались валаамский распев и знаменный («топорики») по синодальному нотному сборнику с постепенным переходом в течение моей там службы с первого из них на последний. 4-5 певцов или певиц в храме с отличной акустикой вполне хватало. Проблема была лишь в том, что клирос был один, поэтому пение на 2 лика не всегда получалось без сокращения. Хор с самого начала оплачивался не ниже среднего по епархии уровня.
Казначеей была инокиня Исидора (Иванова, впоследствии схимонахиня Антония в Рязанской епархии). В первые месяцы она была и свечницей, и сторожем, и уборщицей, и трапезницей. Народ очень её любил и искал утешения в её беседах. Теперь, после её преставления, не забывает в молитвах, как я вижу по запискам. Помощником председателя приходского совета был всё тот же В. Н. Прусаков, но после подвигов чтения и многочадия хозяйственных дел от него не ждали. Всё хозяйство было на мне.
В большинстве своём, наёмные работники прихода были моими духовными чадами и остаются ими до сих пор.
В церкви было две группы детской воскресной школы и группа преподавания основ православной веры для взрослых (25 человек). Эту группу в основном вёл я сам.
Прихожане часто ездили в паломничества на автобусе в ближние и дальние города и монастыри. Иногда автобусов набиралось два, притом что внешних не приглашали. Я почти ежегодно во время или вместо своего отпуска ходил с прихожанами в походы на парусно-весельной шлюпке по святым местам Ладоги дней на 20. Отправлялись и прибывали к Воскресенской пристани рядом с храмом на Шпалерной. Через эти походы прошли многие десятки мужчин и юношей, не только наших прихожан. На моём сайте можно получить представление о походах.
Кстати, с этой пристани начались в Санкт-Петербурге крестные ходы на иордань с массовым купанием. Первый такой молебен на Неве был мной отслужен в 1996 году на Воскресенском спуске. Сам я погружался после всех, так как приходилось следить до конца, чтобы кто по озорству не утонул, не привязавшись. Жертв не было, счастливых было много. Впоследствии ходили на водосвятие на Неву всегда, когда полагается освящение воды.
Приход жил полной жизнью и медленно, но верно возрастал численно, в том числе и в результате естественного прироста в семьях прихожан: детей в храме было много, среди прихожан преобладал возраст от 30 до 45. Столько было и мне.
После венчания свадьбу «играли» в церковном дворе под цветущими вишнями за старинным самоваром. Вся моя жизнь проходила на глазах у прихожан в непосредственном общении с ними, и было невозможно предположить, что это будет принудительно прервано. К концу моей службы на Шпалерной собралось примерно 130 постоянных прихожан.
Чрезвычайно болезненным делом была реставрация храма, где не прекращается служба, при жесточайшем контроле КГИОП и полном отсутствии государственного финансирования. На приходские средства можно было в лучшем случае пошить облачения или провести ремонт в примыкающем помещении дома причта. На реставрацию просили у всех, кого знали. Кратко перечислю, что было сделано.
С заменой значительной части жести на кровле переделан купол. На нём установлен позолоченный крест по образцу прежнего. Авторы проекта профессор Лялинов из ЛИИЖТа (расчет надёжности конструкций), архитектор Людмила Лагутина (эскиз купола и креста), художница Ершова Вера Васильевна (внутренняя роспись купола). КГИОП требовал на согласование и документирование любой пустяк. Если бы речь шла о казённых деньгах, я бы понимал его сотрудников … Позолоту на купол пожертвовали знакомые французы. На купол ко кресту мы с пожилым профессором лазили без счёта, со страховкой сначала, а потом и без неё.
Восстановлена звонница по дореволюционным фотографиям и в согласовании с КГИОП. Нашли один колокол килограмм на 40, сданный в утиль, но ещё не переплавленный. Остальными колоколами служили рынды речного флота, подаренные начальством Санкт-Петербургского порта СЗРП: их диспетчерская была в доме напротив. Покупку остальных колоколов отложили, и, как оказалось, правильно сделали.
Самым трудным делом была покраска фасадов. Экспертам и экспертизам не было конца. С КГИОПом определили и согласовали, что цвет будет не зелёным, а розовым, как изначально. Совместимость старых слоёв краски, шпатлёвки и грунтовки с новой краской проверяли через выкраски с экспертами. Не раз вспоминал прадеда – подрядчика по малярным и реставрационным работам в Зимнем дворце: жалел, что знания не передаются по наследству. Шпатлёвку и грунтовку нашёл в Финляндии бесплатно. Возил оттуда на своей ладе-восьмёрке по гололёдам. Таможня не пропускала – бесплатно ничего не бывает, ни шпатлёвка, ни грунтовка. Спас финский протоиерей Виктор Порокара. «Твой отец кто был?» — спросил он меня. «Офицер», — отвечаю. «А дед?» — «Тоже офицер». «А мой отец был купец, и дед – купец», — смеётся отец Виктор. Только с ним, купеческим сыном, и удалось провезти бесплатное сокровище. С помощью друзей детства, одноклассников и соседей деньги собрали, краску купили. Работы хорошо выполнила фирма «Лапин энтерпрайз». Г. Лапина благодарю, сделал всё по технологии. Покраска стоит 15 лет, эксперты гарантировали только 6.
Отремонтировали и покрыли многими слоями финского лака паркетный пол. Построили иконостас: если дела пойдут хорошо, то временный, если плохо, то постоянный. Заготовили материал на солею. Перепланировали примыкающие к алтарю помещения. Под конец повесили большую люстру, купленную в Софрино, испытав предварительно крюк с экспертами. Средства на неё выделил г. К. Голощапов. Народ пожертвовал иконы. Инокиня Исидора, — её знали и ей верили, — привезла две самые ценные иконы: Предтечу и Божию Матерь 19 века из Ярославской области (были помещены наверху в иконостасе). Последней иконой, заказанной мною у известного иконописца, была большая икона Спасителя – копия с тверской иконы 15 в., предназначенная к размещению у царских врат.
Видя реставрационные работы, некоторые думали, что в приходе «есть средства». Одна старушка, не из прихожанок, привела своего внука в алтарники, чтобы внедрить его в клир, он собирался в семинарию. «А сколько получает у вас этот старец?» — спросила она меня, указывая на пономаря Александра Суслова, тогда уже многодетного, но ещё сорокалетнего мужчину. Я скрыл бессребренничество Александра, но с тех пор у него в приходе кличка «Старец».
Средствами интересовались конкретные ребята из микрорайона. Что доход такого прихода равняется доходу от ларька, стоящего на таком же расстоянии от метро, они не рассчитали. Приходил и совсем солидный мужчина. Он обещал, что если с ним и его группой не сотрудничать, то будет как с бухгалтером СЗРП из дома напротив (убит). Угрозы вообще неоднократно приходилось слушать: от колдунов, помещавшихся в соседнем здании, от «масонов» – они так себя назвали для устрашения, а кто они — не знаю, от иных материально заинтересованных и не заинтересованных ненавистников христианства.
Собор Новомучеников и Исповедников Российских продолжал нас защищать от этого зла. Прославление во святых новомученика протоиерея Григория Сербаринова (+1938, память на второй день Рождества Христова) было делом нашего прихода в бытность мою настоятелем. Икону написать ему успели, а службу – нет. Дело вели с его внуком, Григорием Александровичем Сербариновым, и историком Л. И. Соколовой. Отец Григорий служил на Шпалерной в после революции и жил в доме причта, примыкающем к церкви. В 20-ые годы обновленцы изгнали его из этой церкви и ему, твёрдому «тихоновцу», приходилось ездить на службу в Сестрорецк.
Опаснее угроз были конструктивные предложения сотрудничества. Они исходили от политических партий, включая противоположные; сомнительных представителей иностранных держав, включая экзотические; финансовых холдингов, включая влиятельные «на районе», и радиостанций, включая православные и неправославные. Все эти предложения сводились к тому, что я должен принять над собой руководство, а в обмен мне дадут сначала славу, потом деньги, или наоборот, что нужнее.
Приведу два конкретных примера. Первый из самого начала, перед первой литургией. Приходят киношники с бумагой от митрополита Иоанна. Резолюция: «Оказать содействие». Хотят отснять в Шпалерной церкви сцену отпевания царской семьи собором духовенства. Поставить бутафорские гробы. Собор должен состоять из меня в сослужении нескольких артистов, переодетых священнослужителями. Я должен кадить и читать как взаправду, в моей собственной роли. Мой образ очень, дескать, им подходит. Озолотить предлагают немедленно и наличными. Действительно – озолотить в долларах. Никаких доходов в приходе пока нет, будут ли – неизвестно. Они отлично понимают моё положение. Звоню митрополиту Иоанну: «Владыко, Вы знаете, чего они хотят? Ведь каноны не велят сослужить с духовенством такого поставления!» — « Не велят, — отвечает владыка — Ты, отец Александр, их как-нибудь закругли без шума, я поддержу». Закруглил. Кино снимали в другом месте …
Второй случай был уже в 2000-ые годы. В храм начинает ходить на службы мужчина лет сорока, исповедается, причащается, приводит жену и детей. Семья как бы имеет влиться в приход. Через три месяца мужчина заводит разговор после литургии о том, что он – риэлтор. «И что?» — спрашиваю. «Батюшка, вы меня не понимаете». «Не понимаю». «Мы с Вами можем сдвинуть горы!». «Не понимаю!». «Дайте мне только Ваше имя, мы с Вами сдвинем горы в области пожертвования квартир в пользу Церкви одинокими старушками!» Мужчина и его семья исчезают и больше никогда не появляются на службах.
Заходы на замещение моего имеющего стать вакантным места начались по окончании основной активной и дорогостоящей фазы реставрации в 2002 г., остальное можно было делать не спеша. Все годовые отчёты утверждались архиереем, благочинный хвалил, награды шли даже с небольшим опережением графика. Но пошли жалобы в епархию от разных людей, никто из которых моими прихожанами не был. Например, юноша алтарник, уставши однажды не слил сразу до конца воду после крещения. Кто-то из бывших в курсе дела подсказал, и уже на следующий день была написана жалоба на «грязь». Прихожане без уборщиц вылизывали храм лучше собственного дома, их такое известие возмутило. По жалобам меня вызывали в епархию. Указали на «грязь», на недопустимость знаменного пения, на «недостаточно активную деятельность». Посоветовали переместиться куда-нибудь в новостройки. Чем знаменное пение хуже партесного никто не объяснил. Перейти – это выгнать хор, наплевать на многолетние усилия, нанять новый – зачем? Можно было нанять партесный хор под архиерейскую службу, чтобы владыке всё было привычно, это понятно, мы так и делали. Я тем временем заканчивал духовную семинарию, поступал в духовную академию, учился по письменному благословению правящего архиерея в докторантуре Парижского университета, боролся за дом причта, в отвоёванной части которого уже обосновалась газета «Православный Петербург» г. Ракова. Реставрация удавалась – быстрее выполнять её просто опасно. Ни у меня, ни у прихожан не было чувства, что делается мало. Более частое совершение богослужений было недоступно хору и чтецам, — все где-то работали. А главное, эта большая частота не была востребована прихожанами. Больше чем на 2 литургии в неделю они со всего города приезжать не могли. С народом я жил в единодушии. Были, однако, и «засланцы», были и откровенные предательницы из певиц – им было обещано остаться на работе и после меня, поэтому они собирали всё, что, передёрнув, можно поставить в вину. Певиц я жалел, слушал их семейные скорби, воспитывал их мужей и выдавал им деньги сверх зарплаты.
Однажды во время молебна 9 мая без предупреждения в храм приехал митрополит Владимир. Один. Осмотрелся, зашёл в алтарь царскими вратами, не прерывая молебна, постоял минуту и уехал. Его неоднократно до и после этого случая приглашали приехать на службу в престольный праздник, нанимали большой хор, готовили стол. Владыка на приглашения отвечал « разнонаправлено» и не приезжал …
Приехала ревизия в составе протоиерея Льва Церпицкого и протоиерея Геннадия Зверева. Незначащие вопросы по количеству прихожан, треб. Отвечаю как есть и как в отчёте. Треб очень мало, прихожан – достаточно. Протоиерей Геннадий Зверев искренне поражается порядку и полноте приходского архива: « Сколько по ревизиям хожу, никогда такого не видел!» Протоиерей Лев поинтересовался, чья во дворе машина «Жигули». Машина была моя личная, но кроме моей личности на ней ездило очень много чего церковного…
В окрестностях Шпалерной церкви стал попадаться один батюшка в штатском. Прихожане говорили мне, что он ходил по квартирам, собирал заявления недовольных колокольным звоном и другими проявлениями церковной жизни, собирал некоторых недавних прихожан где-то неподалёку на собрание. Я за ним не следил, да он и недолго прятался. Стал приходить на воскресные службы и, стоя среди молящихся, был особенно внимателен к проповеди. Прихожан было человек 130, ощущали они себя единой семьёй. Наверное, ему это понравилось. Это был будущий настоятель священник Вячеслав Харинов.
Прихожане, видя к чему идёт дело, пишут письмо в мою защиту, просят оставить меня настоятелем. Подписей 115. Почти все. Несу письмо в епархиальную канцелярию.
Вскоре после праздника иконы Божией Матери «Всех Скорбящих Радость» в 2003 г. храм посетил благочинный протоиерей Владимир Сорокин по случаю годового приходского отчётного собрания и похвалил всех за большую проделанную работу. Последовал вызов в епархию. Я пошёл на приём к митрополиту с диаконом Александром Смирновым просить его к нам в штат прихода. Митрополит Владимир объявил мне, что на основании решения Ревизионной комиссии он лишает меня настоятельства и назначает штатным священником Казанского кафедрального собора Санкт-Петербурга. Никаких обвинений. Как бы я виноват, но уважен, просьбы народа значения не имеют. Диакон Александр до владыки так и не дошёл. Сидевшие в очереди на приём протоиереи, успешные настоятели, стали приглашать его каждый к себе, но, разумеется, не взяли. Он сказал, что отказался. Для него эта сцена была ударом, его дальнейшая судьба мне неизвестна, но в епархии, насколько я знаю, он не служит.
На следующий день сдаю дела священнику Вячеславу Харинову. Описывать его обращение с прихожанами не буду. Сам не видел, но знаю, что почти все они тогда из Шпалерной церкви ушли. Кто за мной, а кто куда. Сужу об этом хотя бы по тому, что в Казанский собор приветствовать меня пришло человек 80-90. Настоятель Казанского собора протоиерей Павел Красноцветов демонстрирует, что он меня к себе не звал и что служить мне у него недолго.
Вызывают опять в епархию. Митрополит Владимир гневается. Предполагаю, что на уход прихожан, которые ногами проголосовали против моего перевода. Обвинений конкретных — никаких. Присутствует священник Вячеслав Харинов, новый настоятель. Мелкие придирки по бухгалтерии. Бухгалтерия показывает, что приход должен мне немалую сумму денег. Требуют объяснений. Объясняю, что средства жертвовали мне под личную репутацию и личную ответственность Александра Чистякова, а не под ответственность настоятеля по должности. Объясняю, что не требую причитающихся мне денег, считаю их потраченными на приходские нужды, но при дальнейших претензиях и придирках буду требовать эти деньги через суд. Слышу клевету священника Вячеслава Харинова, якобы приходят люди, и требуют отчёта о пожертвованных мне деньгах, но конкретно никто не называется. Все благотворители всегда были довольны применением мною их средств. Через пару месяцев новый бухгалтер из церкви на Шпалерной звонила мне домой и со слезами в голосе просила у меня прощения.
Владыка говорит, чтобы я уходил, откуда пришёл, в тот самый монастырь, т. е. Валаамский. Прошу устно и письменно уволить меня за штат с правом служения и с правом перехода в другую епархию. «Без права служения» — предупреждает митрополит Владимир. «Значит, без права служения», — отвечаю я.
На следующий день мне передают устное требование митрополита Владимира не приходить более в Казанский собор. Мой канонический статус мне неизвестен. Знаю, что не запрещён в служении, так как мне это не объявлено. Запрещено ли мне служить в епархии – не знаю. Дело происходит на Святках 2004 г. Прихожу на ставропигиальное Успенское Оптино подворье с просьбой послужить пока. Настоятель иеромонах Ростислав и благочинный подворья иерей Алексий Шулекин в курсе моей истории. Встречают тепло, приглашают остаться у них насовсем. Соглашаюсь. Иду крестным ходом на иордань, вижу не менее полусотни моих прежних прихожан. Мне составляют расписание на полтора месяца вперёд. Служу, утешаюсь знаменным пением. Подтягиваются отставшие. Оптинцы довольны прибавлением.
Через 2 недели вызывают в епархию, на сей раз только в канцелярию. Получаю указ о командировании меня в Князь-Владимирский собор «для несения приходского служения». Прогнали, но не отпустили. Долго и с печалью размышляю о последствиях принятия и непринятия указа. Расписываюсь в получении. Приезжаю в Князь-Владимирский собор.
И вот я там уже одиннадцатый год. По просьбе настоятеля зачислен в штат. Протоиерей Владимир Сорокин не преследовал ни за знаменное пение, ни за отдельную исповедь.
Судьба каждого из 120 прихожан, ушедших со Шпалерной мне не известна, но многие судьбы известны. Процентов 20 пошли в ближайшие к дому храмы. Со мной пришло со Шпалерной через Казанский собор и Оптино подворье в Князь-Владимирский собор около 100 человек. Из этих последних, человек 30 не привыкли к образу совершения богослужений в соборе и вернулись в Оптину, на Валаамское подворье или в Иоанновский монастырь. Их число восполнили прихожане Князь-Владимирского собора. Никогда и никого насильно не удерживаем и не уговариваем, особых условий не создаём, обучение вере есть, специальных методов нет. Численность не является единственным критерием и не проходит ни в каких отчётах. Она регулируется естественно. Кому я не очень нужен, тому организационно трудно ко мне попасть, нужно примериваться к скользяще нерегулярному расписанию служения в соборе.
В нашей духовной семье нет никаких особенностей кроме приверженности канонической дисциплине и полному богослужению со знаменным пением. Такое пение практикует хор Людмилы Даниелян всякий раз – сейчас редкий – когда мы можем послужить в соответствии с нашими стремлениями. Так, например, когда меня в 2011-2013 гг. командировали служить в церковь прп. Макария Египетского в Горном институте, там пел тот же хор, и было до 80 прихожан, пришедших за мной из собора. О теперешней нашей жизни в рамках Князь-Владмирского собора можно узнать на других страницах этого сайта.
О моём служении на Шпалерной митрополит Владимир когда-то сказал мне с осуждением: «Приход не сложился». Я вижу теперь, через десять лет, что приход сложился в самом точном смысле этого слова. Родились уже внуки моих первых прихожан начала 90ых годов…
Церковь иконы Божией Матери «Всех Скорбящих Радость» на Шпалерной улице в период настоятельства священника Александра Чистякова, 1993 г. Храм верующим не возвращён, настоятеля и прихожан в него не пускают: в нём репетируется коммерческим хором херувимская песнь. За алтарём со стороны проспекта Чернышевского священник Александр Чистяков совершает молебен Божией Матери.
Церковь иконы Божией Матери «Всех Скорбящих Радость» на Шпалерной улице в период настоятельства священника Александра Чистякова, 1999 г. Вид со двора.
Вверху снимка – звонница, восстановленная на средства прихода по заданию КГИОП. Благотворители – Ю. Ф. Волженков и Н. Ф. Кропачева. В центре снимка видно состояние фасада до реставрации. Внизу видны подготовительные выкраски для экспертизы КГИОП.
Церковь иконы Божией Матери «Всех Скорбящих Радость» на Шпалерной улице в период настоятельства священника Александра Чистякова, 1999 г. Вид с перекрёстка Шпалерной улицы и проспекта Чернышевского. Возведение лесов к началу реставрации фасадов. Благотворители Н. Н. Лаврентьев, Н. В. Емуранова и другие. Вверху снимка видны купол и крест, уже восстановленные к этому времени.
Церковь иконы Божией Матери «Всех Скорбящих Радость» на Шпалерной улице в период настоятельства священника Александра Чистякова, 2002 г. На заднем плане видно, что внешняя реставрация закончена. Крестный ход на иордань к Воскресенскому спуску на Неву по проспекту Чернышевского.
Левашовская пустошь под Санкт-Петербургом – место массовых захоронений по закону и без закона казнённых в советское время, в том числе, Новомучеников и Исповедников Российских. Февраль 2004 г., день памяти Новомучеников и Исповедников Российских. Священник Александр Чистяков только что назначенный в Князь-Владимирский собор, со своими духовными чадами, перешедшими в этот собор из церкви иконы Божией Матери «Всех Скорбящих Радость» на Шпалерной улице в результате смены настоятеля в этой церкви. На фото поместились не все.
Протоиерей Александр Чистяков на своём дачном участке с духовными чадами вечером в праздник Пятидесятницы. Конец 2000-ых гг., Выборгский район Ленинградской области.
Финский залив, 2012 г. Протоиерей Александр Чистяков с прихожанами Князь-Владимирского собора во время подготовки к паломничеству на шлюпке «Серафим».
Церковь преподобного Макария Египетского в Горном институте в Санкт-Петербурге, 7 января 2013 г. Протоиерей Александр с духовными чадами после окончания литургии в Рождество Христово.