К юбилею Победы

2015

МЫ ВОЕВАЛИ!

I

Какие могут быть воспоминания о Великой Отечественной войне у того, проходил срочную службу в Вооружённых Силах в 70-ые годы, вдали от горячих точек? Ветераны уже больше ничего сами не напишут. Отец и деды умерли. Это моя память о них. Всё с их слов. От меня только реальные комментарии.

Со времени их смерти (1988, 1992), какой только вид не принимала память о войне. Трогательные рассказы профессора о том, какими славными были испанские ребята под Новгородом (добровольцы в фашистской армии), не только успешно воевавшие против нас на фронте, но умевшие «поддержать порядок» на оккупированной ими нашей территории. Заботливый уход православного батюшки за могилами немецко-фашистских солдат, «брутально» погибших при прорыве блокады Ленинграда. Нежные воспоминания детства о том, как на оккупированной Украине родители «создавали условия» для полноценного отдыха на постое добрых и строгих, простых немецких парней и для должного несения ими их нелёгкой службы.

Немцы и испанцы после подобных мемуаров не перестают восприниматься обычными людьми. Услужливые друзья захватчиков, вовсе не стыдящиеся своего нравственного предательства по отношению к нам, которые воевали, заставляют меня краснеть и перед немцами, и перед испанцами. Уважаю немцев и испанцев, что не бросают могилы своих. А кто им там кадит … О себе я знаю, что если так поступлю, то Русская Земля меня после смерти просто не примет.

Проявление воли к победе для одних, война для других была просто бедствием, как бы стихийным. Кто-то вёл себя позорно, потому что дорожил жизнью больше, чем свободой и честью. Как его упрекнёшь? Безотносительно войны, в жизни каждого человека есть постыдные поступки. Но на то и стыд, чтобы не выставлять такие поступки напоказ в качестве примера и нормы поведения для других.

Отец оставил мне в наследство уважительное отношение к немцам как к народу. Говорил, что зла на них не держит. Содеянное ими против него лично зло не может быть измерено деньгами. Идея «компенсаций» его глубоко оскорбляла. Это не ДТП, такое зло может быть только прощено или нет. К сожалению, теперь не все это понимают. Отец говорил, что не держит на немцев зла, не потому, что они ему за это заплатили, но потому что он победил их, и с этой позиции имел власть прощать их, поверженных врагов, или не прощать. Получатели рейхс-евро-финансирования задним числом, как и прямые приспешники фашистов на месте, такой власти не имеют. Свободу суждения они продали или уступили. Власть над ними имеет дающая деньги рука. Им остаётся только «быть ласковыми». За деньги или на компромате. Так по понятиям всех людей и всех народов. Иначе «Гитлер капут».

II

Частой присказкой отца было изречение адмирала С. О. Макарова, начертанное на памятнике в Кронштадте: «Помни войну». Я её помнил не только когда ходил с отцом на могилы его матери и брата на Пискарёвское кладбище. Я с детства знал, что война идёт всегда.

В 60-ые и 70-ые годы, отец служил преподавателем в Высшем Военно-морском училище подводного плавания на факультете оружия. Занимался наукой по теме навигации ракет. Не реже раза в год уезжал в поход на подводную лодку. Какие из этих походов были боевыми, а какие учебными для курсантов, мы не должны были знать. «Что ты на этот раз видел интересного?» — спрашивал я по возвращении, как будто из подводной лодки открываются виды. Он обычно отшучивался: «По ходу плавания подводник принимает форму каюты», — или переходил к описанию красот Заполярья и Приморья. Однажды ответил: «Видел созвездие Южный Крест». Оно видимо только в южном полушарии. «А высоко оно было?» — спрашиваю. Ответа не последовало. Это уже вопрос координат.

Иногда за ним приезжали по тревоге. Он быстро собирался. «Куда ты, папа?» — «На Серую Лошадь» (это форт). «Если тревога военная, то это может быть надолго или навсегда, а если учебная, то как обычно, на 2 дня» — думал я. Однажды, перед очередной арабо-израильской войной, отец объявил, что его командируют на несколько лет в Александрию учить египтян обращаться с нашим оружием. Ехать решено всей семьёй. Мать засобиралась. Перед отъездом вдруг — отмена. Потом там началась война.

Раз он служил, мы всей семьёй участвовали в его походах и тревогах. Так и большинство семей военных моряков. С детского сада и пионерского лагеря, где мы, офицерские сыновья, бывали вместе, шёл разговор, кто на чём будет воевать.  Высшая похвала за глаза среди нас, 11-ти – 12-тилетних, была такая: «Смотри, как Вовка Агафонов на воротах стоит (футбол), какой надёжный! Хотел бы я с ним потом на корабле вместе служить!» Слова из песни «Эй, вратарь, готовься к бою! Часовым ты поставлен у ворот.» воспринимались нами совершенно буквально и применительно к нам самим. Сбегали в тихий час с территории пионерлагеря в лес и залезали в заваленные взрывом блиндажи с касками, костями и гранатами. Война была недавно, мы её помнили, мы готовились к ней, потому что она бывает всегда. Которая всегда, та как бы не для всех. Великая война была для всех. Хочу рассказать, как мы в ней воевали. С небольшим введением.

III

Дед мой, Чистяков Николай Николаевич, родился в канун Николы Зимнего, в 1899 году на льду озера вблизи города Галича (Костромская губерния). В город не успели. Обтёрли его снегом и повезли дальше, но не в больницу, а во Введенскую церковь крестить, благо рядом. Семья жила на два дома: квартира в С.-Петербурге и старый родовой дом под Галичем. Прадед, Николай Васильевич Чистяков, был глава артели и подрядчик по художественной росписи и реставрации. Подряды брал в С.-Петербурге и в Ревеле, в частности, Зимний Дворец, Кадриорг, Спас-на-Крови. Не рабочую для реставрации часть года проводили на родине. Железная дорога между Галичем и Санкт-Петербургом – прямая, «екатеринбургская». Расстояние примерно, как от Санкт-Петербурга до Москвы, но поезд идёт медленнее.

Николай Николаевич, дед мой, был призван в Красную Армию из Петрограда. Во время эсеровского мятежа 1918 г. его воинская часть стояла в центре Ярославля. Восставшие захватили его подразделение под утро, внезапно, «в одних портках». (Подражая произношению деда, отец в этом рассказе произносил с лёгкой костромской окраской на «о»). Кого сразу убили, кого пленили. Уговаривали перейти на сторону эсеров. Почти все отказались, что явилось для пленивших неожиданностью. Повели всех расстреливать недалеко на крутой берег Волги в центре Ярославля. Дед с товарищем на ходу развязали друг другу руки, связанные наспех сзади. Эсеры построили всех по краю обрыва на расстрел под пулемёты. С первым залпом дед с товарищем бросились кубарем вниз к Волге и поплыли на ту сторону. Сверху стреляли в них, но не попали, не до того было расстрельной команде.

Позже, 20-ти лет от роду, Николай Николаевич участвовал командиром роты в походе Красной армии на Кавказ, через Дагестан и Азербайджан в Армению до границы с Турцией. Желал с боевыми товарищами дойти до Константинополя и освободить святую Софию. Командование «не отпустило».

Перед войной дед работал механиком на одном из ленинградских заводов, а бабушка — калькулятором в большой столовой в центре Ленинграда. Жили на Владимирском, 15. Детей водили причащать через площадь в церковь Владимирской иконы Божией Матери, пока она не закрылась.

Коля и Валя играли так. К крюку, забитому в стену рядом с окном квартиры на пятом этаже, приспособили шкив, пропустили через него верёвку, к верёвке во дворе привязали ведро с песком. Мальчишки 8 и 10 лет вылезали из окна, брались за верёвку: ведро-противовес шло вверх, «парашютист» — вниз. Кто полегче, мог проделать обратный путь на пятый этаж при спуске ведра. Родители не запрещали. Навык пригодился.

IV

Началась война. Её ждали, но думали, что не теперь. Дед Николай Николаевич не подлежал призыву по возрасту. Пошёл добровольцем. Твёрдо пообещал семье «разгромить врага». Вернуться не обещал. Разгромил. Не вернулся.

Хоть и ополченец, дед воевал командиром танка, как механик с боевым командирским опытом. Последнее его письмо пришло в конце августа с Лужского рубежа. И более никаких вестей. Ни похоронной, ни иных известий. Отец пытался искать его следы в 60-ые годы, рассылал запросы: ничего.

Ответ пришёл без документов. В 1970 году мой отец купил машину «Запорожец» ЗАЗ 965А и летом повёз нашу семью в путешествие в «Европу»: Эстония, Латвия, Литва. Возвращаемся. Едем по шоссе Псков-Ленинград. На подходе к г. Луга, точнее перед самым военным городком со стороны Пскова, проезжаем через широкую болотистую низину с кустами, ручьём, сосновыми пригорками. Видны воронки от взрывов, колючая проволока, целые и развороченные доты. На подъёме из низины, у стены военного городка отец останавливает машину. Выходит. Молчит. Мы молчим и понимаем, что это о войне. «Здесь мой отец погиб» — говорит он безо всяких наших вопросов — «Или где-то в этих краях … Нет, здесь!»

Мне тогда было 12 лет. Я запомнил.

В начале 2000-ых годов еду на своей машине по этой же дороге из Санкт-Петербурга на Псков. Проезжаю Лугу, кончается военный городок. Виден спуск в низину. Меня охватывает сильнейшее волнение, так что останавливаю машину. Прежде такое чувствовал лишь однажды, когда приехал на сороковой день после смерти отца на его могилу. Ощущаю и почти вижу, что дело было здесь… Трогаюсь в путь, еду медленнее разрешённого. Следов войны меньше, но они не исчезли. Рассуждаю в себе, что на танке можно было легко отступить, что дед не мог попасть плен, иначе бежал бы и вернулся на Родину хоть пешком по дну моря, и прочее… Суетное перед лицом внутренней очевидности.

Дорога на Псков идёт теперь в обход Луги и военного городка…

V

После первых своих боевых столкновений с немцами в июле 1941 г. Николай Николаевич понял, что война будет тяжёлой, и велел жене с детьми уезжать из Ленинграда в Галич. Билеты купили сразу, но продавались они только на начало сентября. День отъезда оказался днём последнего поезда, после которого сомкнулась блокада. Евдокия Константиновна с детьми и чемоданами смогла добраться только до угла Невского и улицы Восстания. Вся площадь была заполнена народом. Пройти через плотную толпу могли только сотрудники органов, расчищавшие себе дорогу пистолетом. На поезд не смогли сесть. Настало время не билетов, а пистолетов.

Мелькнула и ещё одна возможность уехать. Брат Евдокии, Пётр Константинович Емельянов был направлен советским правительством на руководящую должность в Нью-Йорк как специалист по военной технике для её закупок по ленд-лизу. Советская миссия была довольно многочисленной, хороший бухгалтер всегда нужен. Но детей в Америке не ждали. Семья осталась в Ленинграде.

По началу блокады кое-какое продовольствие ещё продавалось в магазинах, столовая Евдокии Константиновны работала. Немецкая авиация бомбила город. Мой отец, тогда мальчик Коля 11-ти полных лет, дежурил на крыше дома 15 по Владимирскому проспекту. Дежурный должен был самостоятельно тушить зажигательные бомбы. Это были небольшие «бомбочки». Они пробивали жесть кровли и попадали на чердак или, что хуже, в квартиру верхнего этажа. Зажигалки не взрывались, а зажигали дом. Дети, женщины и старики гасили песком и кошмой такие бомбы, засовывали в бочки с водой и просто сбрасывали во двор на булыжники. Для дежурного по крыше Коля был очень юн, но вовсе не был исключением по возрасту. Войска ПВО тоже действовали. Немецкие лётчики, уклоняясь от огня зениток, нередко летали над самыми крышами. Отец рассказывал, что неоднократно видел лица этих лётчиков через стекло кабины с небольшого расстояния, когда они, отбомбившись, пролетали у него прямо над головой.

Однажды во двор соседнего дома попала огромная бомба. Коля стоял в этот момент на крыше, а не в укрытии. Взрывной волной его оглушило, сбило с ног и отбросило на край крыши. В падении он уцепился за самый край и повис на высоте шестого этажа. Такое положение он неоднократно отрабатывал до войны, играя в прыжки с «парашютом». Подтянулся, закинул ногу на край, забрался обратно. Голова шумела, но продолжал дежурить.

Немцы постепенно переходили от авианалётов к артобстрелам. Продовольствие в магазинах кончилось. Столовая, где работала Евдокия Константиновна, закрылась. Остался иждивенческий паёк по карточкам. Хлеба по нему полагалось 150-200 г на человека в день и больше никакой еды, по существу. Выжить одним пайком не мог никто. К новому 1942 году все домашние запасы кончились. Отопление и водопровод остановились. Воду возили из Фонтанки, дрова брали на развалах разбомбленных домов. Зима стояла самая суровая. Успели съесть кошку. Варили столярный клей. Началось умирание.

Отец не рассказывал подробно о зимних месяцах блокады. Что-то не хотел, щадя наши души, многого не помнил: «Когда начался сильный голод, всё было как в тумане, и память не работала». Чтобы не терять тепло, мать и сыновья спали вместе под одной кучей одежды. Так, в марте, в обнимку с ним и умерли сначала мать Евдокия, потом брат Валя 10 лет. Брат звал его по имени перед смертью, чтобы Коля не спал, а был с ним в его последнюю трудную минуту. Эту блокадную минуту вспомнил и мой отец в свой смертный час. В 1988 году, когда он умирал, то звал брата Валю. Это было его последнее слово.

VI

Как Колю нашли в квартире, он не помнит. В конце марта вывезли по Дороге Жизни через Ладогу по льду. Память вернулась в прибрежном посёлке Кобона, уже на большой земле, после того, как несколько дней осторожно кормили. Из таких как он сирот сформировали детский дом и отправили всех лечиться и отъедаться на Кубань.

Добирались и устраивались долго. Летом 1942 г. на Кубань пришла война. Рано утром детский дом эвакуируется. Слышна канонада, в небе воздушные бои. По дороге тянутся машины и повозки. На одной такой конной большой повозке едет Колина группа детдомовцев с воспитательницей. К дороге подлетает самолёт. В последний момент видно, что он немецкий. Бомбит. Коля буквально одним прыжком долетает от повозки до канавы, где ложится ничком. Бомба попадает в повозку с его группой. В этой повозке убиты все, дёргается развороченная туша лошади, крики раненых, новые взрывы, пулемётные очереди. Дома больше нет: ни родительского, ни детского. В 12 лет один на свете, кругом война.

Коля уходит от дороги в сторону реки Кубань. Отступая, наши войска переправляются с правого берега на левый. Мальчик пристаёт к роте. Не гонят. После переправы выясняется, что командир роты впопыхах забыл на правом берегу сапоги. На тот, оставленный берег уже вышли немцы. И немцы, и наши заняты оборудованием новых позиций. Река широкая, берега высокие. Идёт вялая перестрелка из стрелкового оружия. Сапоги видны на прибрежном песке. Немецкая позиция – на высоком берегу, у воды никого нет. Командир роты посылает Колю вплавь на немецкий берег за сапогами. Пока мальчик спускается к воде, немцы стреляют издалека. Когда поплыл, стрелять перестали: видят, что маленький и безоружный. Точен командирский расчёт! Коля выходит на немецкий берег. Немцы наверху, метрах в 30, наводят на него стволы, но не стреляют. Берёт сапоги, плывёт обратно. Кто больше пожалел, немцы или свои? Скупая командирская благодарность. Главное – кормят.

Два-три дня регулярной, почти мирной, армейской жизни. Потом раскалывается небо, и возвращается ад: одновременно авианалёт, артобстрел, передислокация, разрыв связи с командованием. Коля покидает роту и уходит перпендикулярно от линии фронта, как она ему рисуется.

Идёт пешком в направлении ближайшего большого города в тылу – Новороссийска. Вдалеке погромыхивает война. Идёт один, на дороги не выходит, только лесом. Питается по краям огородов или в лесу подножным кормом. Невысокие горы, райская природа. Кончаются силы и воля к жизни. Вокруг никого. Садится на закате спиной под дерево и горюет. Дерево было душистым, южным, отец потом никак не мог вспомнить, то ли самшит, то ли иное какое-то. И вот, оплакав свою полную ненужность на свете, Коля приходит к мысли, что тут бы хорошо и умереть не заметно для себя. Как только он это подумал, в ствол дерева в нескольких сантиметрах над его головой вонзается пуля. Был ли то промах, или случайная залётная, неизвестно. Стреляли издалека, потому что звука он не слышал. Проснулась воля к жизни. Коля пошёл искать место в укрытии для ночлега. Переход до Новороссийска в памяти отца остался как один день, а длился от недели до двух.

Новороссийск оказался прифронтовым. Со стайкой таких же как он беспризорников Коля кормится на пирсе у моряков со стоящих рядом судов. Вдруг завывает на весь порт сирена воздушной тревоги. Немецкий самолёт заходит от моря вдоль мола. Бомбить будет или стрелять? Большинство мальчишек бросается бегом в сторону берега, чтобы укрыться среди зданий порта. О них отец впоследствии говорил, что они стали потом пехотинцами, кто добежал. Остальные прыгают на суда, которым по тревоге предписывается в таких случаях отходить в море. Эти остальные, по отцовскому определению, — будущие моряки. Коля становится юнгой Черноморского флота на борту торпедного катера.

Торпедный катер – небольшое и очень быстроходное деревянное судно. Без особого труда уходит манёвром от любого самолёта. Корпус и рубка легко пробиваются осколками или крупнокалиберным пулемётом. Мотор ревёт так, что своего голоса не слышно. В команде несколько человек. Колю жалеют и кормят. Весь риск он несёт вместе с командой: катер участвует в боевых операциях от Тамани до Сочи. Обязанности у него несложные. Однако все понимают, что, в случае потерь личного состава на судне, мальчик займёт один из боевых номеров расчёта. Потерь не было. Было множество мелких пробоин корпуса и вызванных ими крупных неполадок в двигателе прямо на ходу во время боя. Обездвиженный торпедный катер – лёгкая добыча для любого судна.

VII

Юнга прослужил так около года. В 1943 году его переправили через Поти в Тбилиси, где создавалось Нахимовское училище. Воспитанниками были в основном сироты по флотской путёвке. Потом Николая переводят в Ленинград, в открывающееся Ленинградское Нахимовское училище, к крейсеру «Аврора». Часть практических занятий проходит на этом легендарном корабле, а летняя шлюпочная практика – на Нахимовском озере с лета 1945 г. (Карельский перешеек). Друзьями отца на всю жизнь стали его однокашники по Нахимовскому училищу.

В увольнение нахимовцу можно ещё было сходить навестить родственников. В городе остались тётушки, сёстры отца, и двоюродная сестра Валентина. На фотографии отец с тётей Олей. Ольга была вдовой отцовского дяди Александра.

Чистяков Александр Николаевич (брат моего деда Николая Николаевича) служил перед войной радистом на судах торгового флота. Совершил с начала войны несколько рейсов с конвоями из Великобритании в Архангельск либо радистом на советских судах, либо, предположительно, переводчиком на английских. Он в совершенстве владел языком союзников, знал их речевой этикет, сокращения, шифрование и технические особенности радиосвязи с ними.

Конвои доставляли военную помощь из Англии и Америки в СССР. Немалую часть судов потопили немецкий флот и авиация. Чтобы избежать потерь, конвои издалека огибали оккупированную немцами Норвегию. Они поднимались из Шотландии на север до о. Ян-Майен, далее шли на восток к о. Медвежий, а оттуда на юг к Горлу Белого моря.

Однажды осенью на подходе к Архангельску немцы разбомбили корабль, где Александр Николаевич Чистяков шёл радистом. Его «подняли из воды», но от переохлаждения он заболел и вскоре умер в архангельском госпитале. От него у меня остался англо-русский словарь, подписанный от руки: «А. Н. Чистяков».

Пётр Константинович Емельянов, брат бабушки Евдокии, вернулся после войны в Ленинград из Америки и долгие годы возглавлял военный НИИ. Его сын Игорь, мой дядя, родился в Нью-Йорке, что отражено в паспорте и доставляло ему в советское время немало неудобств. Домашнее и дворовое имя у него было Harry. Он стал военспецом по космосу.

Отцовская служба на флоте складывалась благополучно. Военно-морское училище (сначала им. Ф. Э. Дзержинского, потом им. М. В. Фрунзе), служба на Северном флоте пару лет, высшие командные курсы в Ленинграде, год в Либаве и в Кронштадте на крейсере «Киров» (главный калибр). Потом Военно-Морская Академия в Ленинграде.

С этого времени я его уже помню. После Академии – на долгие годы училище, о котором речь была в начале. Уйдя в отставку, отец продолжал преподавать как гражданский специалист.

Блокадный голод, стальные корабли и подводные лодки, их ядерные реакторы и боеголовки в совокупности долголетию не способствуют. Отец умер в 58 лет от болезней. В последний раз своим военным опытом он поделился со мной непосредственно перед смертью: «Не боюсь умирать! И ты не бойся!»

Вот и все основные военные уроки с отцовской стороны.

 

VIII

С материнской стороны война прошла без потерь. Это исключительно потому, что к ней готовились более 20 лет, не отвлекаясь на развитие новой жизни в дальних краях (Буйнакск).

Прадед Николай Иванович Дорофеев лет 50 своей жизни проработал в должности начальника типографии: до революции в Санкт-Петербурге, во время первой мировой и гражданской войн в Новгороде, потом в Ленинграде в военной типографии. В новгородский период приходом была церковь Спаса на Ильиной улице. После революции её быстро закрыли «из-за особо ценных фресок». Тогда, в советское уже время, Николай Иванович был старостой церкви Феодора Стратилата на Ручью в Новгороде.

Дед по матери, Александр Николаевич Дорофеев, 1901 года рождения, закончил новгородскую гимназию. После чего сразу был призван в Красную Армию. Поскольку грамотных в РККА было немного, служил писарем в штабе фронта 7-ой армии, оборонявшей революционный Петроград от белых войск Юденича. По окончании гражданской войны поступил в военно-морское училище. После училища и до начала Великой Отечественной войны служил по механической части на флоте, занимал различные офицерские должности до главного механика линкора включительно. Имея большой практический опыт и хорошее образование участвовал в проектировании, постройке, покупке за рубежом и модернизации советского военно-морского флота. Между военной наукой и боевой практикой связь тогда была прямой, он как раз за неё и отвечал. Фактическим местом службы были Кронштадт и военный НИИ в Филологическом переулке на Васильевском острове (будущий ЦНИИ ВМФ). Семья жила сначала в Кронштадте, потом на Крестовском острове и на улице Чапыгина.

В финскую войну 1939-1940 гг. небольшой военный опыт заключался в бомбардировке порта Койвисто (Приморск) главным калибром линкора, на котором дед служил. Дистанция стрельбы была двузначной в милях. Противник ответить не мог.

Великую Отечественную войну Балтийский флот встретил в полной боевой готовности, что прямо противоречило указанию Главнокомандующего. 22 июня 1941 года в воскресенье дед с семьей был на даче в Большой Ижоре, что напротив Кронштадта. Налетела немецкая авиация. После первых бомбометаний по стоящему в гавани флоту – всё это было на глазах – дед отправился морем в Кронштадт. Моя мама, девочка Таня (1935, это её воспоминание) и её брат Саша (1932, впоследствии нахимовец и флотский офицер) сразу побежали вместе с другими детьми их возраста смотреть на приземлившихся неподалёку от посёлка немецких парашютистов-диверсантов. Имея в виду, что детская «команда» состояла из детей офицеров, дерзну предположить, что девочки побежали смотреть, как мальчики из этой «команды» сокрушат врага. Увидев такую оперативность противника, диверсанты быстро покинули место приземления, но вскоре их обезвредили «те, кому следует».

Военно-морская наука сначала не предполагала своей эвакуации из Ленинграда, но вскоре большая часть из её кадров получила новые назначения по всей стране. Деда вызвали в Москву. Там, по дороге в министерство, прямо в трамвае, у него украли пистолет, вырезав при этом сзади часть кителя. В военное время эта неосторожность пахла арестом. Но начальство знало, что он знает, и что его голова дороже пистолета. Предлагали отправляться на Урал с военным заводом. Он просил оставить на флоте. Его новым назначением стала должность главного механика Архангельского порта. Весь военный и – по остаточному принципу гражданский – ремонт судов в этом порту всю войну были на нём.

IX

Должность была ответственной и опасной. Началось с того, что в интересах дела Александр Николаевич принял должность у предшественника, не проверяя финансы и материальную часть, чтобы выиграть 1-2 недели и быстрее начать работу. Оказалась большая денежная недостача. Обвинения уже были наготове. Однако в военное время денежные знаки не являются такой силой, как в мирное. Чинить суда можно было начинать и без денег. Правоохранители согласились с этим и не стали поднимать дело.

Архангельский порт принимал конвои союзников с осени 1941 года. Об этом речь уже была выше. Важнейшее военное и политическое дело. И техника из Америки нужна для победы, и отношения с союзниками не должны иметь технических преткновений. А как найти в Архангельске запчасти к английскому эсминцу сопровождения, разбомбленному немцами наполовину? Изготовить по натурным замерам и немедленно. Поблизости, в Северодвинске на известном заводе, на тот момент строившемся и выглядевшем как концлагерь на болоте. В дни, когда в порту стояли англичане, из Москвы звонили часто.

Немцы тоже всё это понимали. Они нещадно бомбили Архангельск в первые два года войны. ПВО было слабее и московской, и ленинградской. Наша авиация здесь возобладала над противником в воздушном пространстве к 1943 г. Деревянные окраины и пригороды горели. Ремонтировать под бомбами было опасно. Самое ценное в ремонте это мастера.

Утраченные деталь и оборудование замещаются днями и неделями усилий. Замещение настоящего мастера требует в мирное время лет и десятилетий, а в военное — месяцев. Много времени терялось в бомбоубежище.

Рабочий день у Александра Николаевича длился по 16-18 часов, иногда более, а в воскресенье 6-8. Подобием отдыха было перемещение на катере между Архангельском и Северодвинском по каналу. Это был чистый сон без бомбёжек, звонков из Москвы и авралов.

Важнейшим источником внутренней уверенности было благополучие семьи. Военно-морская наука была здесь на высоте. Из пред-блокадного Ленинграда она отправила в эвакуацию отдельный состав с семьями своих офицеров. Состав сопровождала вооружённая команда во главе со старшим офицером «из своих». Так выехала из Ленинграда в августе 1941 г. бабушка Наталья Александровна Дорофеева с детьми Сашей и Таней, моей мамой. По дороге состав бомбили около Бологого. Наталья Александровна выскакивала с детьми из вагона, ложилась в канаву, обнимала детей руками и молилась, чтобы «пронесло мимо, а если накроет, то всех троих и сразу». Пронесло мимо раза три. Первые три года войны дедушкины жена и дети провели в Павлодаре у бабушкиной сестры Евгении. Муж Евгении начальствовал строительством железнодорожного моста. Там жилось голодно, но безопасно. С лета 1944 года бомбить Архангельск немцам уже почти не удавалось, и семья воссоединилась.

Поселились на съёмной квартире в большом деревянном доме в Соломбале, пригороде Архангельска, где старинные поморские дома стоят вдоль рукавов Двины. Жили скромно, но не голодно. Запомнился рассказ бабушки о хозяйке дома.

Алевтина Андреевна жила более чем скромно. На войну она проводила четырёх (!) сыновей. Пришли две похоронки. Один сын вернулся без руки. Самый младший продолжал воевать, и письма от него приходили с перебоями. Отрывая от себя необходимое, Алевтина Андреевна частенько ходила подкармливать немецких военнопленных, содержавшихся под стражей неподалёку. Север, недостаточное питание и тяжёлая работа приводили к потерям среди них. «Как матки-то их там в Германии по ним слёзы льют!» — говорила она в объяснение благополучным жильцам.

В 1944 году летом в победу уже верили не напоказ. После высадки союзников в Нормандии, ходившие по городу английские матросы были в ней просто уверены. Александра Николаевича Дорофеева ценили и награждали. Орден Ленина за №55, два ордена Красного Знамени, один из первых орденов Великой Отечественной войны, медаль «За оборону Заполярья» и много других медалей. Англичане тоже награждали и благодарили. К сожалению, после Великой войны пришлось все английские награды и подарки затопить в тайном и недоступном месте. Наступила война холодная…

X

На подобной должности в 90-ые годы XX века можно было составить не одно состояние. С банкетов по приёмке линкора домой не попадал даже персик для детей.  Дед жил с семьёй в коммунальной квартире. Отдельную получил в год выхода в отставку, в 55 лет. В этой двухкомнатной квартире жили мои дедушка, бабушка, папа, мама, сестра и я с 1958 до 1966 г. За военные заслуги Александр Николаевич имел специальную бумагу на получение 2 гектаров пахотной земли (точно так, видел своими глазами!). Перстом не двинул, чтобы получить хотя бы дачный участок. 30 лет подряд снимал на Карельском перешейке сарай с буржуйкой на всё лето. Ловил рыбу в озере: зимой из-подо льда, летом с лодки. Озеро это было Нахимовское.

Александр Николаевич умер в 1992 году, через полгода после Натальи Александровны. У дедушки и бабушки до конца была отличная память на давнее. Я был уже взрослым внуком. Успел их расспросить и о дореволюционной жизни, и о военной. Общий совет деда по службе примерно такой: «Подчинённых жалеть и не доводить до отчаяния. От начальства ничего не доискиваться, — это низко! Если начальство умное, то само заметит. Если нет, то доискиваться ещё и опасно».

XI

Я написал это для сына и его поколения. Через полвека для них Великая Отечественная война и Отечественная война 1812 года станут почти равноудалёнными в истории.

Сын, студент-океанолог, побывал в экспедициях через Архангельск на Баренцевом море, у Новой Земли и на Шпицбергене, и в Северной Атлантике. Говорит, что Ледовитый океан несравненно красивей Балтики, а Средиземного моря и подавно. Его никто специально на Север не подталкивал. А оказался он на морских путях своих дедов и прадедов.  Они сами ему подсказали дорогу.

Военную службу, как основное дело жизни, сын не выбрал. Но учился по военной специальности, готовился, принял присягу и «ожидает производства в офицерский чин». Это ему пригодится. Мы помним войну, потому что мы воевали.

XII

P. S. Написано в жанре «мемуара» (Sic!) Не спорьте с термином, жанр – моя профессия! Претендует на фактическую правдивость. Это не исследование по военной истории и не историческая беллетристика. Записанное со слов, услышанных 30-50 лет назад, воспоминание о воспоминаниях с неизбежностью не даёт высокой чёткости изображения. Буду благодарен за содержательные и обоснованные замечания в части истории, техники и организации военного дела.